Новые темы наших походов, чаще всего, возникают "по воле случая". Осенним длинным вечером, когда земля начинает покрываться тоненьким ледышком, "по воле случая" в гости к нам пришел один интересный человек, несостоявшийся учитель русского языка и литературы, Анатолий Рузанов. В числе прочего, он поведал нам свою версию о том, что один из крупных торговых путей, пролегавших через наш край, пролегал по реке Няньге, и район у истоков этой реки хранит в себе немало загадочного. Так стала развиваться идея нашего первого весеннего похода 2010 года. В тех местах, в селе Большая Чернавка, прошло детство советского писателя Федора Гладкова. Прочитав его "Повесть о детстве", мы узнали много интересного. Легенда о Красном Маре, рассказанная его бабушкой, стала нашей отправной точкой.
- Расскажи о Красном Маре, - попросил я бабушку. - Почему он - один и высокий? Почему - красный?
Бабушка словно ждала от меня этого вопроса: она даже лошадь остановила и с задумчивой улыбочкой вгляделась из-под ладони в эту высокую гору с темно-красными пятнами на склонах, такую одинокую и угрюмую среди ржаного поля.
Он еще от Пугача стоит. А может, и до Пугача был - кто его знает. Только от Пугача слава о нем осталась. Бывало, когда я еще в девках была, песню пели:
Во степях-то было во саратовских,
За Волгой-матушкой, на горной стороне
За лесами, за долами, стоит Map высок.
А на Маре-то на Красном казаки стоят
Казаки-то удалые. Пугачевы молодцы...
За эту песню на барском дворе насмерть кнутьями забивали. Ну и пели крадучись, в платки да в шапки. А потом и забывать стали.
- А зачем кнутьями-то забивали? - с испугом перебил я ее: - Это за песню-то?
Бабушка зашевелила вожжами, и мерин неохотно потащил за собою телегу. Мимо проехали огромные щетинистые возы со снопами. Мужики и бабушка молча кланялись друг другу.
- Да ведь как же! Сейчас молодые-то уж ничего не знают, а тебе и подавно не к уму. Пугач-то ведь с казаками на бар шел, мужиков на волю отпускал и землю барскую им отдавал. Тогда мужики все за Пугачом пошли. Во-он, за Березовым, лес-то тянется - там и есть Оленин куст. На нем барыню Олёну повесили. А когда Пугача да казаков полонили, из нашего села половину мужиков казнили, а бабам косы обрезали да кнутами секли. Еще мне моя матушка сказывала, как двух девок, которые замуж за казаков вышли, замучили: оголили их, связали да в муравьиные кучи и кинули... Сторожей поставили, чтобы девки не разметались. Ну, девок-то муравьи до смерти и заели. Распухли, почернели девки - узнать нельзя... Только сказывали, что казаки-то нахлынули сюда - этот Map и насыпали. Со всех сел мужиков согнали и кругом всю землю на три сажени вынули и гору с колокольню навалили. Сейчас там болото моховое, и нет на нем пути ни человеку, ни зайцу - одни лягушки да цапли живут. И сказывали старики, что на этом Мару каменная крепость стояла, а в самом Мару атаман Удалов жил с казаками, судил да рядил и с солдатами царскими воевал. С год солдаты боем бились и никак победить не могли. Крепость-то всю разорили. Разорить-то разорили, а никого в ней не нашли: все казаки под землю скрылись. Барин приказал весь Map раскопать, голодом их изморить. Копают, копают - глядят, а земля-то опять как не копана. Диву дались, с рук сбились, пригнали мужиков, баб, девок, парнишек - копай! А утром, как солнышко взойдет, земля-то опять как не копана, а солдаты-то, сторожа, мертвые лежат. И вся земля кровью залита. Барин с начальником рвут и мечут. Стали на мужиках вымещать, людей хватать, да пороть до смерти, да вешать на нашей луке.
А Удалов-атаман войдет в село с казаками да на этих виселицах и вздернет барскую родню. Однова даже и самого барина притащил и перед народом выставил: "Вот тебе, бает, сказ и наказ: не обижай народ, а то все твое племя погублю. Пускай виселица стоит тебе на устрашение". Дрожмя дрожит барин-то, язык отнялся.
- А солдаты-то где? - перебил я ее. - Чай, у него войско было.
- Надо быть, ничего не знали. Так и было-то: чего бы атаман ни делал, солдаты да начальники только утром глаза продирали. Барин потом со страху скрылся. Солдаты хоть и стояли, а после тихо было: мужиков не обижали, боялись. Мужики-то осмелели и барскую землю пахали.
- Ну, а потом что? - нетерпеливо допытывался я.
- Ну, потом тьму-тьмущую солдат нагнали. Нашли проход, в нутре ворвались.
- И всех убили? - вскрикнул я, готовый заплакать.
- Кого же убивать-то, милый? Никого не нашли. Только в келье у образа Спаса свечка теплится. А подземелье махонькое, как выход наш, и ладаном пахнет. Стоит на коленях старичок дряхленький и на голос кафизму читает.
Схватили его и допрашивают: "Где твои разбойники? Кто ты такой?" А старичок-то ласково да безбоязненно слабеньким голоском да с улыбочкой и ответствует: "Не знаю я, братие, никаких разбойников, а сам я тут вырыл келейку и славлю господа. Затворник я, людие". Выволокли его и терзать стали, а он, светлый, улыбается, поет чуть слышно: "Се что добро и что красно да живите, братие, вкупе..."
Я так был потрясен этим рассказом, что схватил бабушку за руку и сквозь слезы прошептал:
- И затерзали его?.. Тоже повесили?
Она сама взволновалась и прижала меня к себе.
- Давно ведь это было-то. Годов сто, чай, прошло...
А може, и не было; всяко люди рассказывают... Чего это ты расстроился-то?
- А зачем они старичка-то замучили?
- Как это замучили-то, дурачок? Увидал начальник-то, енерал, видно, раскинул руками-то, да и плюнул. "Эх, бает, солдаты-супостаты! Не с казаками вы войну вели, а с безумным старичишкой. Пускай, бает, молится на исходе души". И всех солдат угнал.
- А старик-то так и остался?
- Келейник-то? Всех утешал, всех буйных укрощал, пророчествовал: "Радуйтесь, бает, грядут дни великие - первые будут последними, а последние первыми. Бедные возвеселятся, а богатые смертию умрут. О воле Пугач возвестил, а воля-то, как я, - затворница. Выйдет она, и народ ее сперва не узнает. А придет она в громе и молонье. Воля-то сама в народе живет. Узнать ее надо в силе своей и правде. И не вем ни дня, ни часа, егда лик ее откроется".
- А кто этот старичок-то? С казаками он заодно в шайке был, что ли?
Мне многое было непонятно в этой истории, и я долго не мог связать атамана Удалова с этим нежданным-негаданным старичком затворником. Мне уже казалось, что бабушка, по своей склонности к умильности и песенному воплению, сама придумала эту сказку о келейнике.
- Всяко сказывали старики - твой прадедушка Селиверст, отец дедушкин, бывало, внушал: это родитель был атамана, и казаки не столь слушались Удалова, сколь этого старца. Ну, он тут и остался для души спасения, народу на утешение. Он и веру в народе укрепил. А другие противились: не родитель атамана, а сам атаман с мужиками остался. Казаков-то с миром отпустил - мало их осталось, - а сам на всю округу защитником жил. Сказывали: ежели барин кому обиду творил, он ночью к нему являлся атаманом, во всем одеянии, и приказывал: "Не тесни, не мордуй людей - кару великую примешь". Барин-то маленький ростом был, а нравом свирепый. Кричит, ногами топает: "Слуги! Рабы! Все ко мне! Хватайте разбойника! На конюшню, на дыбу, до смерти пороть!" А атаман-то возьмет его за шиворот, бросит на кровать и смеется: "Не кричи, не взывай - никто к тебе не придет. Это я к тебе буду по душу приходить". Тогда и народ жил способно, а барин дрожмя дрожал. А потом, сказывают, ноги и руки у него отнялись.
Хоть рассказывала бабушка со стонами и вздохами, с медлительными подпевами и с прислушиванием к своим словам, но выходило это у нее задушевно, искренне, хорошо. Казалось, что она рассказывала это не мне, не людям, а самой себе, словно протяжную песню пела. Этот казак-пугачевец Удалов и старец келейник сливались в один образ - трогательный, светлый, сильный, как образ народного тероя. Это был и воин, доблестный борец за свободу народную, и защитник людей в лихие годины. Я чувствовал его близким и родным.
Красный Map, который маячил далеко в лиловой дымке знойного дня, чудился мне сказочным обиталищем каких-то необыкновенных видений. Может быть, в этом кургане, пропитанном кровью, еще до сих пор живет душа грозного атамана и любвеобильного пророка-келейника. И будет вечно стоять этот кроваво-красный курган и напоминать людям о правде и о вольной воле.
Степь первая начинает сбрасывать зимнюю шубу под лучами весеннего солнца. Первые майские праздники позволили нам отправиться в путь. Дорога лежала не по новой трассе Нижний Новгород-Саратов, а по старой саратовской столбовой дороге через Кондоль. За Колюпановкой ознакомились с выходами крупного песчаника на правом берегу Ардыма.
После Кондоля продолжили путь по грунтовке, лежащей по соседству с насыпью старой столбовой дороги.
О ранее существовавших здесь постоялых дворах напоминали лишь названия деревень - Князь-Умет, Волхон-Умет… В селе Ключи церковь и усадьба, описанные Гладковым, превратились в развалины.
Большая Чернавка, где прошло детство писателя, встретила нас запустением. Ни одной человеческой души нам не встретилось, лишь издали, бурча что-то себе под нос, прошел какой-то человек, больше напоминающий вора-алкоголика. Остатки домашней утвари разбросаны возле многих уже нежилых домов.
Поднявшись от речки на верхний порядок, мы заметили лишь один ухоженный дом на другом конце села.
Красный Мар от села Ключи казался выше и крупнее, а по мере приближения превратился в небольшой холм. Но, поднявшись на него, мы поняли, насколько обманчиво это впечатление.
По правому берегу речки Чернавки расположено множество карьеров по добыче камня для дорожного строительства.
В одном из карьеров мы обнаружили большие монолитные слои песчаника.
Сухие карьеры соседствуют с выходами родников из береговых склонов. Судя по геологическому строению карьеров, легенды о Красном Маре рождены не на голом месте.
Красные истощенные глины кургана, возможно, хранят под собой мощный пласт песчаника, в котором могут быть пустоты и водные реки.
Моховое болото вблизи кургана представляет собой "тарелку", возникшую при просадке платформы песчаника, что тоже наводит на мысль о пустотах.
В этом районе, кроме природного кургана, расположено несколько искусственных курганов, созданных в древности.
Осмотрев небольшой курган у дороги, ведущей в Синодское, посетив Моховое болото ("нет на нем пути ни человеку, ни зайцу - одни лягушки да цапли живут")...
...и Каменный дол вблизи села Варыпаево...
... мы устроились пообедать у ручья, протекающего через березовую рощу, упомянутую в легенде.
По дороге мы часто оглядывались на Красный Мар, и в голове всплывали слова: "У реки истории два берега - быль и легенда. Чем меньше русло, тем ближе берега". Миновав два кургана, дорога привела нас в живописный уголок - село Синодское. До Семиключья оставалось совсем немного, и хотелось после жаркого дня окунуться в холодную родниковую воду. У сельского магазина Алексей узнал у местных жителей, что в соседней деревне Александро-Богдановка, в 4 км выше по реке, есть старинный мост. И хотя он лежал в стороне от нашего маршрута, интерес пересилил желание поскорее искупаться. Мост утопал в зелени, и не каждый проезжающий обратит на это сооружение внимание. А сооружение занятное. Мост представляет собой арочную конструкцию из монолитного бетона. В верхней части арки указан год постройки - 1912. Следы разрушения даже лицевой отделки практически отсутствуют, что говорит о качестве работы и материала. Портландцемент был настоящий.
Берег реки у моста тоже представляет интерес с точки зрения геологии разнообразием пластов песка.
К вечеру добрались до Семи Ключей. Разбили лагерь на любимом месте, смыли дорожную пыль и усталость.
После ужина долго не засыпалось. Где-то внизу продолжали хлопать дверцы машин, слышался шум "грешного" люда. Рядом шуршала белка, проверяя наши котелки. Все распускалось и оживало в лесу. Весна. Возвращение домой прошло без особых событий и встреч.
Маршрут: Пенза - М.Валяевка - Саловка - пос.Ардымский - Ардым - Ленино - Кондоль - Волхон-Умет - Ключи - Большая Чернавка - Синодское - Александро-Богдановка - Русская Норка - Семиключье - Воробьевка - Спасско-Александровка - Кондоль... - Пенза.
262 км. 30 апреля - 3 мая 2010 г.
Андрей Нугаев.
Фото участников.